Войти
Вернуться к русскому языку Translate into English Ins Deutsche bersetzen
Версия для слабовидящих
Поиск
663200, Красноярский край, Туруханский район, город Игарка, 2-й мкр, д. 5

Наш адрес
+7 (39172) 22995
+79135872507

Контактный номер

Публикации

26.11.2023
Публикации МБУ «Музей вечной мерзлоты»

Александр Тощев

ОТКУДА ПРИШЁЛ НА СЕВЕР КИТОВРАС? *

Статья III. Неведомыми тропами Китовраса

* (Продолжение. См. на сайте cтатьи I, II)
Изображения музейных предметов приводятся в рамках исследования, по вопросу использования данных изображений необходимо обращаться в музеи-правообладатели.

Завершая разговор о якобы широком распространении китоврасов по всей Сибири, стоит упомянуть ещё об одном параметре в системе доказательств.
Иллюзия разнообразия в семействе китоврасов, косвенно свидетельствующего о массовости изготовления подобных блях и больших объёмах продаж, создаётся и за счёт утверждения о якобы многовариантности такой детали, как символ на конском бедре, именуемый в публикациях «тамга», «тавро», «клеймо». Например, у А.П. Окладникова находим следующий графический сопоставительный набор (Рис. 1) [1]:

Рис. 1

Если добавить сюда и текстовые описания вариантов из разных публикаций – «вихревидные розетки», «неизвестное животное», «ящер-дракон», «неизвестная птица», «непонятное существо», то впечатление многообразия не только усиливается, но и перерастает в убеждение. Таким образом, казалось бы, находят простое решение две проблемы, два направления исследования, относящиеся и к образу самого Китовраса, и к его распространению в виде бляхи.
Во-первых, применение термина «тавро-тамга-клеймо» полностью снимает вопрос о необходимости дальнейшего исследования этого непонятного знака, хотя он никем так и не был объяснён (кстати, на Китоврасах с церковных хоросов и на фаддеевском «звёздном» Китоврасе (тип А-0) «тамга» вообще отсутствует). Параллельно, вольно или невольно, закрепляется мысль о том, что в образе Китовраса превалирующим является всё-таки символ «коня». Всё это направляет поиск аналогий в русле лишь одной парадигмы: животного, коня, того же кентавра (коне-человек), максимум – всадника (конь+человек). Что мы и наблюдаем. Попыток разобраться заодно и с символикой крыльев, семантикой сочетания царской короны и скипетра, и тем более – с наличием и значением доспехов и щита, практически нет (не считая рядовой отсылки к образу Китовраса фольклорно-литературного, который по одной из версий был «царём»).
Во-вторых, подобные утверждения дают повод исследователям толковать это так называемое «многообразие» весьма расширительно и в качестве объяснения выдвигать всё новые и новые гипотезы. Рассуждения логичны: данное многообразие является следствием того, что и очаги производства были разные, и производителей было немало, и вкусы потребителей фигурировали на рынке. Отсюда и вывод о массовости и распространённости.
О том, что в данном случае мы имеем дело совсем не с «тамгой», разговор особый, и этой теме посвящена отдельная статья. Что касается самих изображений (Рис. 1), то на самом деле их просто не существует: они сильно стилизованы, «облагорожены», додуманы, на поверку же это – лишь видимость вариантов, здесь больше фантазии, чем сравнительного анализа конкретных «клейм».
Что показывает наше исследование? Можно ли установить, в чём кроется причина такого «разнообразия»? Можно, как показала практика.
Ещё на предварительном этапе нашей работы, во время визуальной обработки материала, стало понятно, что знак на бедре Китовраса (так называемое «тавро») изначально по рисунку был всего один, находился он на протооригинале с так называемым «растительным орнаментом» (наш тип А-1), а позже при последовательном копировании просто претерпевал изменения, с каждым разом ухудшаясь, вплоть до полной неузнаваемости, до исчезновения рисунка. Это предположение полностью подтвердилось при более детальном сравнительном анализе, когда нами и был выявлен принцип поочерёдного копирования (копия с копии и т.д.), установлена последовательная цепочка в отливке блях (эту систему мы уже подробно описали, см. cтатьи I, II). Для доказательства можно привести некоторую последовательную выборку (Рис. 2, 3). На рис. 2 представлены элементы блях из краеведческих музеев Красноярска (1), частного музея на Таймыре (2), Дудинки (3), Улан-Удэ (4), Тюмени (5). В верхней строке указан диаметр бронзового диска по горизонтали.

Рис. 2

На этих предметах самого крупного диаметра хорошо заметно, что данный знак – это типичный и легко узнаваемый Козерог в круге, причём в стилевом отношении это изображение относится совсем не к средневековью, а скорее к античности (не стоит забывать также и о том, что древнейшая символика перешла в разные эзотерические традиции и долгие века была доступна лишь ограниченному кругу лиц). Подобные изображения можно встретить и в скифо-сарматское время. Это заставляет более тщательно подойти к вопросу о времени создания самого образца, протооригинала.
С убыванием диаметра, т.е. при последовательном изготовлении копии с копии, изображение внутри круга всё больше расплывается и практически не несёт уже никакой символической нагрузки (рис. 3). Представление об этом дают фрагменты предметов из музеев США (American Museum of Natural History - 1, 2), Нарьян-Мара (3), Тобольска (4), Салехарда (5).

Рис. 3

На некоторых отливках, уже с первых копий, такой мелкий штрих, как рог символического животного, не пропечатался, потерялся, и все последующие копии стали по цепочке передавать изображение с тем же изъяном, превращаясь, как и в основном случае, в непонятное расплывчатое пятно (Рис. 4. Экземпляры музеев Иркутска, Туры). Это даёт возможность, с одной стороны, определить связь с оригиналами-образцами для этих отливок, а с другой стороны – проследить цепочку дальнейших копий уже с этих экземпляров.

При этом совершенно бесспорным остаётся факт, что в изменении изображения повинна не «фантазия» и «творчество» литейщика, а всего лишь технологические издержки. Такая лёгкая и быстрая потеря элемента в верхней части головы животного говорит в пользу того, что это был изначально довольно тонкий штрих, т.е. рог, а, например, не верхняя челюсть какого-то непонятного существа, как это можно увидеть на гипотетическом рисунке (см. выше, Рис. 1, в центре). 

Рис. 4

Более поздние бляхи, отливавшиеся уже в виде медальонов, также подтверждают это правило. Очень хорошо заметно как и в этом случае с уменьшением диаметра изображение превращается в непонятное пятно с четырьмя провалами (Рис. 5, предметы из музеев Салехарда (1, 2), Нарьян-Мара (3), Тюмени (4)).

Рис. 5

Легко заметить, что и в том, и в другом случае (рогатого и безрогого козерога) результат последующих изменений один и тот же – эмблема превращается в конечном счёте в подобие «пуговицы» с четырьмя отверстиями (ср. выше, рис. 1). В одном случае (тобольский и салехардский экземпляры) литейщик не удержался и «закрепил» углубления на размытом клейме четырьмя ударами по чекану, придав таким образом хоть какой-то осмысленный вид непонятному знаку (Рис. 3).

То, что именно в этом направлении срабатывает человеческое сознание, когда оно ищет подобия, узнаваемости, ассоциативного ряда, ищет прежде всего оси симметрии, геометрическую упорядоченность, подтверждает интересный факт – зарисовки современного художника с обнаруженных археологами блях с Китоврасами. Сами бляхи из раскопок на Ямале 1986 г. нами пока не обнаружены, но сохранившиеся перерисовки показывают нам, как художник воспринял образ «тавра» (Рис. 6, из архива Малозёмовой О.В., директора югорского музея).

Рис. 6

На качестве всего изображения и особенно мелких деталей часто сказывались условия изготовления – материал формы для отливки, состав выбранного сплава, мастерство литейщика. В этом можно убедиться на примере блях довольно крупного диаметра (99-100 мм), где нельзя было бы ожидать столь низкого качества рисунка (Рис. 7, экземпляры из музеев Воронежа (1), Тюмени (2, 3)).

Рис. 7

Это выглядит тем более странным, что, например, воронежский диск содержит 93 процента меди, по 2 процента олова и свинца, и всего около 3-х процентов цинка – т.е. это очень пластичный сплав для предметов с тонкой проработкой линий. Красноярский экземпляр (см. рис. 2, 1) имеет практически такой же химический состав (за исключением олова – его ещё меньше), но чёткость рисунка на нём неизмеримо выше, и, видимо, не только потому, что он был отлит на 2 копии раньше. Возможно, в каждом из представленных на рис. 7 случаев имела место попытка отлить 3-ю копию, потому и получились экземпляры на уровне брака. Надо думать, что именно подобные виды «клейм» дали повод исследователям «изобрести» никогда не существовавшие в действительности изображения (Рис. 8), к этому вели попытки увидеть в искажённом рисунке якобы «исходный» и только геометрический сюжет. Причина этого понятна: если этот символ на крупе был автоматически выведен из сферы изучения и сразу же классифицирован, как «тавро», то и дальнейшие гипотезы вращались вокруг этого понятия. Здесь мы, кстати, сталкиваемся с неким несоответствием, послужившим для нас, в числе прочих причин, поводом для более пристального изучения этого знака: с одной стороны утверждается о массовости изготовления предметов, с другой – каждый предмет рассматривается обособленно, вне «тиражей», вне всякой связи с другими аналогами. Отсюда и возникает эффект мнимого разнообразия.

Рис. 8

На одном из этапов длительного – в несколько столетий – периода возникновения, исчезновения и очередного появления Китоврасов на Севере родилась их искажённая, более грубая модификация (наш тип А-2, см. статью II, рис. 2, а также ниже, рис. 9), о чём более подробно мы будем говорить позже. Здесь же упомянем лишь о «тавре» на бедре крылатого существа. При изготовлении образца ремесленник имел перед собой лишь одну из поздних копий Китовраса, поэтому силуэт крылатого кентавра он повторил, как смог (попутно вывернув одно копыто в обратную сторону!), создал новую растительность и подходящие узоры с геометрической упорядоченностью. В унисон «узорам» более строгую, геометрическую, форму получило и тавро, которое на предмете, с которого копировали, уже далеко ушло от козерога, но, видимо, не превратилось ещё в «пуговицу». Мастер воспринимал его уже, естественно, не как символ, а действительно как «тавро», которое обычно содержало в себе какой-то несложный глиф – букву, цифру, знак, простейший геометрический узор. Художник сконцентрировал внимание не на отсутствии изображения (т.е. не на впадинах), а на выпуклых участках, и ему они представились в виде прямых лучей, идущих от центра круга. Простой или косой крест ему либо не привиделись, либо показались ему не оригинальными, либо неприемлемыми, потому таких лучей оказалось три (символ, кстати, довольно нередкий в многотысячелетней истории). Так на Севере родилась фактически эмблема автомобильного руля, причём задолго до создания самого автомобиля. При последовательном копировании новых блях по прежней технологии, т.е. с естественным уменьшением диаметра (с 90 мм до 82-х), повторилась та же история, что и с козерогом: почти сразу же, из-за очень малого размера знака «Y», неважного сплава или матрицы и неумелых литейщиков, этот знак стал напоминать то ли букву, то ли «птичку» (см. выше рис. 1) и, в конце концов – тоже «пуговицу», только не с четырьмя, а с тремя отверстиями (Рис. 9). На приведённом рисунке показаны: бронзовая бляха из красноярского музея и варианты символа с аналогичных артефактов (верхний ряд: из частной коллекции (1), музеев Салехарда (2), ГИМ (3), Дудинки (4); нижний ряд: фрагмент с рисунка утерянного магаданского экземпляра (5), прорисовки с археологических находок 80-х гг. на Ямале (6, 7; архив Малозёмовой О.В., Югорск). Говорить о том, что в данном случае имела место «фантазия» или был изобретён «новый» знак, не приходится, ведь это просто вынужденная мера. Импульсами к этому нововведению послужили две вещи – искажённый до неузнаваемости рисунок и необходимость придать хоть какой-то смысл этому бессмысленному пятну. Судя по качеству изображения и отливок, а также ареалу их распространения, действия по реанимации Китовраса соответствовали 2-м условиям, продиктованы были 2-мя причинами: крайней необходимостью изготовить копию и сакральным (ритуальным) значением изображения бляхи, в котором ничего нельзя было менять. Одним словом, речь идёт уже о другой культуре, другой технологии изготовления, другой сфере бытования – другом временном отрезке. Об этом подробно – в другой статье.

Рис. 9

Подобные сопоставительные таблицы позволяют убедиться, что мы действительно имеем дело совсем не с разнообразными «вариантами» изделий «разных» ремесленников и «разных» мастерских, отлитых с учётом «разных» вкусов для «сибирского рынка» XVII в., а просто с закономерным технологическим ухудшением одного и того же изображения протооригинала, включая, естественно, и более мелкую деталь – «тавро», «тамгу». Именно такой эффект – обычное усиление брака – и даёт выявленная нами система копирования блях с Китоврасами. Попутно мы получаем пополнение доказательной базы для других гипотез. Прежде всего, в который раз ставится под сомнение тезис о том, будто бляхи с Китоврасами были завезены с Руси: сам факт «придумки» поставить «тавро» на конский круп ещё можно было бы приписать русскому мастеру (подобная практика известна и на Руси, и у степняков; могла и у ремесленника возникнуть мысль, что своих оленей инородцы могут клеймить таким же образом), но чтобы литейному художнику вздумалось поместить в круг Козерога – это фактически шанс на миллион. И проблема даже не в заведомо риторическом вопросе «почему именно Козерог?», ведь возникает ещё более резонный вопрос – для чего? Попытки найти объяснения не дают ни одной зацепки и возвращают нас всё к той же загадке: независимо от того, русский ли литейщик изготовил Китовраса с «тавром», в итоге остаётся актуальным вопрос о том, где же он взял оригинал диска?
Далее. Всё острее ощущается необходимость научной периодизации всего процесса изготовления Китоврасов. Если уж и говорить о «разнице» в изготовлении Китоврасов, то прежде всего – о разнице исторических эпох, а это уже совершенно другой взгляд на проблему. Само по себе это, конечно же, подразумевает участие в данном процессе и разных литейщиков, но уже не великолепных художников и «искусных рус¬ских мастеров» [1, 167-169, 172, 157-158 и др.], а просто обычных копиистов-ремесленников, причём совсем не активных законодателей рынка, а второстепенных работников, подручных исполнителей. Географическое местоположение находок, качество и размеры копий, практика бытования – всё говорит о том, что этот процесс занимал не одно-два столетия, что он не раз возобновлялся и что цели при этом были совершенно разными, а перерывы – длительными. И дело совсем не в литейщиках. Практически для всех исследователей очевидно, что временной фактор здесь очень важен: даже по внешнему виду хорошо заметно, что сюжеты бронзовых блях «древние» и что сами бляхи «стали более грубыми по технике изготовления, но представляется, что изготовители их, равно как и «потребители», утратили знание перво¬начального сюжетного смысла изображения» [2, 96]. Этот индикатор отношения изготовителей-потребителей к бляхам очень существенен, он заставляет нас задуматься о причинах такого положения и снова, не останавливаясь и не замыкаясь лишь на «русской» версии, искать источник как бронзовых изделий, так и самого изображения.

В ходе исследования мы установили основные закономерности тиражирования блях с Китоврасами, что позволило определить точные направления маршрутов распространения этих предметов (см. статьи I и II). Единичные экземпляры ушли на восток и на юг, основная же масса проложила себе чётко прочерченный путь до Новгорода Великого и Пскова, где изображение оказалось на церковных паникадилах (хоросах). В этой связи, естественно, возникает вопрос: а «русский» ли в таком случае Китоврас? К разговору на эту тему нужна основательная фактографическая база, поэтому продолжим анализировать условия, в которых развивалась сибирская судьба Китовраса.
Итак, внутренняя система размерности дисков с Китоврасом выдвинула чёткую и доказательную версию, что распространение их пошло не с Руси, а с Таймыра в трёх направлениях – на восток и юг, но преимущественно на запад. Сторонники теории Китовраса-«европейца», сознательно завезённого в Сибирь, могут всё же возразить против Китовраса-«северянина» дополнительной гипотезой. Самый ранний Китоврас, обнаруженный на острове Фаддея («звёздный», тип А-0 в нашем исследовании), датируется периодом не позднее первого двадцатилетия XVII века, т.е. 1600-1620 гг. К этому времени диски могли попасть на Север разными путями – комплект блях могли завезти как англичане и голландцы, посещавшие с XVI в. Карское море и Обскую губу, так и новгородские ушкуйники. Но если это сделали иностранцы, тогда крылатого кентавра вряд ли можно считать русским. Версию же, будто бронзовые диски доставили на Ямал или Таймыр новгородцы, а отсюда Китоврас снова пропутешествовал назад, «домой», в направлении Новгорода, в качестве серьёзного научного аргумента рассматривать не приходится, но во внимание принять можно. Однако, при этом возникает обстоятельство, которое заставляет удревнить и Китовраса, и хоросы как минимум на столетие!
Причиной тому – хронология событий. Независимо от того, что следует называть началом, а что – концом этой цепочки в распространении блях (см. статью II, рис. 4), сама эта цепочка Таймыр–Новгород слишком очевидна и слишком устойчива, поскольку промаркирована стабильным уменьшением диаметра бронзовых дисков с изображением Китовраса. Маршрут мог пролегать с Таймыра не через Сольвычегодск, а через Пустозерск, Мезень или иной город, но в любом случае, отправной или конечной точкой являлся Новгород. Кстати, рукописные тексты, в которых фигурирует Китоврас, пошли тоже именно с Новгорода и Пскова [3а, 212; 3б, 245].
В качестве чистой случайности, можно, конечно, учесть вариант, что занос партии блях с Китоврасами из Новгорода в Югру или на Ямал состоялся в виде стихийной, разовой акции. Но вероятность этого не обусловлена ничем и практически равна нулю, поскольку для этого нет ни причин поставки, ни факта существования или изготовления блях в Новгороде. Если же принимать во внимание общие, объективные процессы (исторические, политические, культурные, социально-экономические и др.), то необходимо признать очевидный факт – какая бы то ни было самостоятельная, активная связь Великого Новгорода с Предуральем или Северным Уралом была возможна с XI до середины XV в. Пик походов новгородских экспедиций приходится на XIV-XV вв., что отразилось не только в летописях [4], но даже в описании маршрутов к верховьям р. Печоры в так называемом «югорском дорожнике» [5, 112-116; 6, 18-22]. В 1364-65 гг. новгородцы даже ходили «за Камень» (за Урал) и воевали с инородцами двумя отрядами – вверх и вниз по Оби [4, 121]. Назвать контакты новгородцев с Югрой «торговлей» или «взаимным обменом» довольно сложно, т.к. речь шла, чаще всего, об обложении инородцев данью. Дорога была дальней, трудной, длилась много месяцев, поэтому везти товары в оба конца было накладно. К тому же это было и весьма рискованным и опасным делом – нередко на обратном пути самих новгородцев грабили, в свою очередь, устюжане [см. напр., 4, 109].
Коль скоро новгородские церковные хоросы с «крылатым кентавром» датируются искусствоведами не ранее XV-XVI вв., то вероятность копирования кентавров с хоросов на литые диски именно в это время и дальнейшая поставка бронзовых блях на север из Новгорода имеет мало шансов быть реальностью. В какую бы сторону ни двигался на самом деле Китоврас, хоросы в таком случае должны быть древнее, чем считается сейчас. Дело в том, что с середины XV в. инициативу контактов с Югрой основательно перехватывает Москва. Она давно соперничала с Новгородом за влияние в Предуралье. С 1383 г. на северо-восточных землях, в Усть-Выме, была учреждена Пермская епархия, проводившая московскую линию. Почти параллельно с новгородцами в Югру начинают проникать и ростово-суздальские отряды, их детище – Великий Устюг, поставлял в Сибирь большое количество промышленных людей, торговцев, землепроходцев. Московский великий князь Иван III уже в 1465 г. сформировал из устюжан-добровольцев отряд во главе с Василием Скрябой и послал его в Югру, в результате похода были захвачены угорские князья Калик и Течик, доставлены в Москву, где и признали себя русскими подданными, обязавшись платить дань. В 1478 г. Москвой был покорён Новгород, потом и Вологда, состоялись крупные московские походы в Югру в 1483 г. (Ф. Курбский и И. Травнин), в 1499 г. (С.Ф. Курбский, П. Ушатый), и уже с 1484 г. Иван III стал именовать себя, вдобавок ко всем прочим титулам, ещё и «великим князем Югорским». Однако, прийти в это время к остякам, вогулам и самоедам Китоврас уже не мог – в Москве его просто никогда не было. Этим замечанием мы пока и ограничимся, поскольку это уже тема датирования Китоврасов, и она будет рассмотрена особо.
Под какими бы терминами ни выступало быстрое продвижение русских в Сибирь – проникновение, освоение, присоединение, завоевание, покорение, колонизация и т.д. – общепризнано, что наиболее активную фазу связывают с самым началом XVII века. Если последнее двадцатилетие XVI века – это локальные стычки и крупные боевые действия с местными племенами за овладение Западной Сибирью, то начало XVII века – это стремительный бросок на восток.
Интересно проследить, что происходило на территории Северной части Азии в XVI-XVII вв., ведь как раз к этому моменту здесь завершились сложные процессы миграции многих этносов с юга на север, длившиеся как минимум 3-4 предшествующих столетия. В результате многолетних исследований Б.О. Долгих осуществил реконструкцию карты расселения народов Сибири к XVII в. [7; 8], что даёт воз¬можность с большей долей достоверности углубиться в древнюю историю Сибири. Воспользуемся изысканиями учёного и дополним его данными нашу карту-схему с Китоврасами, полученную в результате сравнительного анализа диаметра бронзовых дисков (рис. 10).

Рис. 10

По оценкам специалистов, работавших с архивными документами, приблизительно такое же расположение северных народов характерно и в ретроспективе, вплоть до XV века, т.е. в течение 150-200 лет до прихода сюда русских эти народы обитали и развивались практически в этих же пределах. Из стратегических исследовательских соображений мы отметили на карте также и несколько более ранние реалии – границы Руси и территорию золотой Орды XIII-XIV вв., поскольку в этом уже появилась необходимость, как мы отметили ранее. Территория от Енисея до Охотского побережья, занятая тунгусскими племенами, оставлена для большей наглядности неокрашенной, чтобы не усложнять и без того пёструю картину.
Со всей очевидностью на полученной карте чётко просматриваются две крупные буферные зоны, отсекающие таймырский оазис – колыбель «крылатых кентавров» – от зон дальнейшего распространения. С запада хорошо видна «пустая» территория проживания энцев, с востока – довольно обширная территория, которую обживали тунгусы. Если учесть, что по оценкам археологов самоеды (в т.ч. и предки энцев), равно как и тунгусы, проникали в арктическую зону с IX-XIII вв., то нам теперь с осторожностью придётся относиться к выделению периодов распространения Китоврасов. Есть ещё и третья пространственная лакуна – территория русского Севера от Предуралья до Новгорода, т.е. зона «переноса» Китоврасов на Русь. В этой связи интересна сопоставимость активности новгородцев в контактной зоне Предуралья в XI-XV вв., о чём мы упоминали выше.
Полученная таким образом комплексная карта-схема полностью подтверждает наши предварительные выводы – распространение Китоврасов действительно связано не с приходом русских ремесленников за Урал, а с движением этносов на рассматриваемой территории от Предуралья до Тихого океана – их миграцией, культурным взаимодействием, военными конфликтами. Кроме подтверждения многие установленные нами факты получают теперь своё объяснение.
Для конца XVI – середины XVII вв. Б.О. Долгих установил, что огромную территорию от Урала до устья реки Оленёк западнее р. Лены, а в южном направлении до верховий р. Таз, занимали северные самодийские племена – оленеводы, их численно¬сть доходила до 10 тысяч человек. На нашей карте это «зелёные» ареалы проживания ненцев, энцев, нганасан, тавгов. Считается доказанным, что самодийцы (предки ненцев, энцев, нганасан) проживали ранее в бассейне Верхнего Енисея и его притоков, откуда и мигрировали на север. Южная группа самодийских племен численностью 2 тысячи человек (на карте не показана) оказалась отделенной от своих северных собратьев обширной территорией, которую занимали кеты (салатовый цвет на карте). Южные самодийцы – это, в основном, скотоводы и коневоды (кашинцы, камасинцы, моторы, карагасы и др.), тем не менее, за обозримое время в ареале их обитания не было обнаружено ни одного предмета с «крылатыми конями» или Китоврасами. Значит, саянские самодийцы, ставшие в результате миграции северными, не могли принести ни сам копытный символ, ни конкретную металлическую бляху на новые места обитания со своей родины – с юга. В то же время, у аборигенных северных кочевых, не скотоводческих, племён, включая таймырских тавгов, символике коня взяться было неоткуда – таких животных тут не было. Отсюда можно заключить, что: во-первых, у тавгов и у самоедов (энцев, нганасан, ненцев), если и встречаются бляхи с Китоврасом, то с образом коня (и тем более – всадника) они никак не связаны; во-вторых, и для тех, и для других этот образ – чуждый, не родной, пришлый. Процессы миграции народов, их направленность (с юго-запада и юго-востока Сибири к Ямалу и Таймыру) помогают уяснить лишь общую схему движения, маршруты племён, но не могут объяснить, откуда и каким образом бляхи с китоврасами попали к самодийским и тунгусским владельцам. Теперь уже с большей правомочностью мы можем поставить вопрос: если Китоврас ушёл на Русь с Таймыра, а на Таймыре ни аборигены, ни переселенцы с юга не знали образа крылатого коне-человека, то, в таком случае, кто и когда принёс этот образ на Таймыр? Если его не занесли сюда с юга самоеды или тунгусы, прихватив где-то по пути, начиная с IX-XIII вв., то, может быть, истоки Китовраса следует тогда искать в кулайской культуре (верхняя граница – V-VI вв.) на территории от Томска до Таймыра или ещё глубже во времени?
Диски с изображением Китовраса, обнаруженные в XIX в. южнее, на территориях проживания кетов, селькупов и хантов, судя по уменьшенным диаметрам и качеству, вторичны и попали в эти места уже с севера.
От Енисея на западе до побережья Охотского моря на во¬стоке к началу XVII в. проживали многочисленные тунгусские племена, подразделявшиеся на небольшие патриархальные роды и группы родственных семей. Севернее обитали охотники на дикого северного оленя – юкагиры, их и теснили на восток и ассимилировали другие племена в течение нескольких столетий: на карте видно, как обширная территория их обитания в начале XVII в. (фиолетовый цвет) к концу XIX в. сжалась до микроскопических размеров (малиновый цвет). Произошло это за счёт ассимиляции, эпидемий, междоусобиц, постоянной миграции [9].
Важный исторический подтекст имеет восточное плечо распространения Китоврасов. Теперь уже без всякого сомнения можно сказать, что бляхи с Китоврасами ушли с Таймыра в сторону Тихого Океана задолго до массового прихода русских с их ремесленниками и торговцами. Во-первых, видно, что бляхи преодолели с юкагирско-ламутскими племенами огромное пространство, оказавшись в районе Колымы, т.е. раза в 3-4 дальше, чем их аналоги, обнаруженные потом на Оби и в Зауралье. Даже для кочевых народов на это требуется немало времени, тем более, что речь идёт об очень дальнем маршруте по арктической и таёжной зонам, о сложных и непредсказуемых условиях быта и передвижения, непростых этно-культурных связях и превратностях судьбы. Во-вторых, племена тавгов (предков нганасан), проживавшие на севере Таймыра, передали потомкам несколько крупных блях (105-103 мм), сохранившихся до наших дней, копий с них нет (об этом свидетельствует одна мелкая деталь крыла, которой нет ни в одной из других групп известных дисков любого диаметра). Тавги граничили в районе рек Хатанга и Анабар с юкагирами, между ними существовало не только племенное родство (см. ниже), но и возможны были родовые или семейные союзы, военные конфликты, в результате которых к юкагирам и попало несколько экземпляров. Однако, это случилось до прихода сюда русских – к началу XVII в. юкагиры были уже отделены от самоедских племён: в бассейне Лены и Оленёка тун¬гусы-азяны и синигиры проникли из таёжной области в тундру и вышли к побережью Ледовитого океана. Б.О. Долгих пишет: «эвенки (тунгусы) заставили предков нганасан (тавгов) уйти на запад за Хатангу и освободить районы низовьев рек Хатанги, Попигая и Анабара, которые и были заняты эвенками, объякученными эвенками (долганами) и якутами». [10, 82, а также 77, 80, 81; см. также: 7]. Правда, ещё до середины XVII в. в названных районах можно было встретить тавгов (предков нганасан): например, в челобитной сотника Ивана Патрикеева, находящейся среди мангазейских копий Г.Ф. Миллера, «прямо указано, что в 1631 г. большая часть «тавгов» жила в районе устья Анабара, а в челобитной других служилых людей упоминается о встрече с «самоядью» в том же районе в 1649 г.» [11, 222]. На сегодня юкагирских блях известны единицы. Три диска крупного диаметра (103-100 мм) сфотографированы и описаны в 1901-1902 гг. В.И. Иохельсоном (2 из них ныне хранятся в США, в Естественноисторическом музее) [12].

Копия известна всего одна (крупная, 100 мм, но не очень чёткая), она сейчас находится в экспозиции, посвящённой эвенам, в краеведческом музее г. Петропавловск-Камчатский. Две из этих 4-х блях повторяют изображение Китовраса в тех нюансах, которые присутствуют только в таймырских оригиналах. В-третьих, ещё две бляхи бесспорно не могли быть изготовлены русскими литейщиками – это экземпляры с деградировавшим изображением, утерянная магаданская и юкагирская или корякская, переданная в 1902 г. В.Г. Богоразом в Естественноисторический музей США (рис. 11) [13].

Рис. 11

Эти две бляхи явно более позднего происхождения, обнаружены в местах взаимодействия разных народностей. Если в качестве одного из основных факторов, изменивших этнографическую карту Сибири, учёные называют заселение Сибири русскими, то, как считает Б.О. Долгих, «другим обстоятельством… является увеличение численности якутов и рас¬пространение их на очень большом пространстве. Увеличение территории, занятой якутами, происходило главным образом за счет эвенкийских и юкагирских племен (выд. – А.Т.). Сюда надо отнести колонизацию якутами Вилюя, Оленёка, Индигирки, Колымы, Хатанги, района оз. Ессей и других местно¬стей Северной Сибири» [10, 81]. Видимо, поэтому на этих территориях и не встречено предметов с китоврасами, или же изредка здесь попадаются лишь диски, подобные тем, что изображены на рис. 11. Находит своё объяснение и очень малое количество дисков с изображением Китовраса в среде юкагиров и тунгусов – и тех и других, по подсчётам специалистов, кочевало на осваиваемых ими территориях всего по 2,5–3 тысячи человек, в то время как продвинувшихся сюда к началу XVII века якутов тут обитало уже не менее 26 тысяч [10, 83; 7], но для них диски с крылатыми кентаврами были, естественно, в диковинку.
В южном направлении, от Таймыра через территорию современной Эвенкии до Ангары и Байкала, верховьев реки Киренги зафиксированы всего 5-6 крупных экземпляров (диаметром 101-99 мм, среди известных лишь по устным свидетельствам возможны и 1-2 экз. диаметром 97 мм). Один экземпляр, попавший даже в Забайкалье к бурятам (99 мм), представляет собой «таймырский» вариант, остальные – иная модификация, с едва заметным отличием крыльев. Они, как и юкагирские, тоже не имеют копий, что говорит о специфике отношения к этим предметам, о чём мы подробно будем говорить отдельно. Но если у юкагиров и тунгусов-ламутов от Колымы до Охотского моря бляхи с Китоврасами носили только женщины (причём в качестве оберега), то на Таймыре и южнее, до Бурятии, владельцами этих блях были исключительно шаманы. И восточное, и южное направления с их малым количеством крупных дисков и полным отсутствием копий показывают, что бляхи были получены племенами ещё в стадии их полудикого существования, когда возможности для копирования у них отсутствовали. Долгое время эти диски передавались по наследству (до 15 поколений, по свидетельству самих носителей), что стало собственно традицией, и даже когда появились литейщики, то в создании копий не было необходимости.
Подавляющая масса бронзовых блях с Китоврасами, ушедших в западном направлении, была обнаружена в XIX-XX вв., в основном, в окрестностях бывшего Обдорска (ныне Салехард) и в радиусе 60-100 км от него, единичные экземпляры – на удалении в 200-300 км. Такая компактность нахождения предметов в условиях кочевого народа свидетельствует больше об этнографических характеристиках явления, о вопросах бытования, чем собственно об очаге производства. Действительно, и археологические находки (захоронения, жертвенные места), и этнографические предметы принадлежат ненцам, несколько экземпляров – смешанным ненецко-хантыйским семьям, проживавшим в пограничной зоне между самоедами и остяками. Почти все эти диски тоже несут свою особую «метку» – только не на крыле, как таймырские, а на конском теле царственного существа. Два диска (95-96 мм) перешагнули на запад через горный хребет: один попал в Большеземельскую тундру полярного Урала (ныне экземпляр хранится в музее г. Сыктывкар [14]), другой – в район низовьев реки Печоры, г. Пустозерска [15, 302 (рис. 4, справа)]. Крупный экземпляр (99 мм) найден был под Воронежем в конце XIX в. в одном из древних разрушенных курганов, что до сих пор является загадкой для исследователей. В специальной статье мы предложим вариант разгадки этого феномена.
Территория, которую с XII-XIII вв. обживали предки энцев, проникая с юга, выглядит практически свободной от бронзовых дисков, лишь в конце 70-х гг. ХХ века в нижнем течении реки Таз была сделана случайная находка – поздняя отливка с Китоврасом в виде медальона (97 мм) с ушком для подвешивания. Она, как и несколько других блях с Обской губы и тобольский экземпляр, судя по внешним деталям, скопирована с образца, попавшего в Западную Сибирь с восточного берега Енисея, предположительно, с территории нынешней Эвенкии. На Таз этот медальон был занесён, без сомнения, уже ненцами (подобные подвески – их «стиль»), которые в непрестанных боевых столкновениях вытеснили отсюда в течение XVI-XIХ вв. энцев за Енисей, а с юга на эти земли пришли селькупы и кеты – первые заняли бассей¬ны Таза и Турухана, вторые спустились по Енисею до устья Курейки включительно [10, 82].
Предполагать, что исходные диски с Китоврасом могли принести в междуречье Оби и Енисея предки энцев, нет никаких оснований. Даже теоретически невозможно представить, чтобы за пять столетий сложных миграционных процессов, включая многочисленные кровавые сражения, энцы могли оставить ненцам только бляхи, помеченные специальным знаком, а с собой на новую родину – правобережье Енисея и Таймыр – унести всего лишь несколько экземпляров, самых крупных и самых «чистых». Археология и этнография также подтверждает невозможность таких гипотез. Ни в одном из обнаруженных по сей день северных захоронений энцев подобных предметов нет. В этнографических сборах энцев и нганасан, хранящихся в музеях Норильска и Дудинки, известна пара бронзовых среднеазиатских и китайских зеркал с иконографией XI-XIII вв. (см. статью II, рис. 1), но Китоврасов лишь несколько, все они малого диаметра, плохого качества или это откровенно бракованные отливки – это самые поздние изделия китоврасова ряда, известные и в среде ненцев. Как раз их-то, скорее всего, и принесли с собою на Таймыр потомки энцев. В статьях, посвящённых датированию артефактов, мы об этом говорим подробно. Общеизвестно, что именно через энецкие земли проходил и один из основных путей русской экспансии (от названий энецких родов происходит название города Мангазеи и само слово «самоеды»). Это, кстати, для нашего исследования очень интересный и показательный факт: если бы в производстве и распространении Китоврасов участвовали русские литейщики (в данном случае, мангазейские), то тем более на территории проживания энцев диски хоть в каком-то количестве, но сохранились бы.
Ещё один серьёзный исторический индикатор – это предки энцев и нганасан, проживавшие на севере Таймыра. Дело в том, что пришлый южный «компонент» (самоеды) на севере поглощал компонент аборигенный, а также эвенкийские группы, кочевавшие здесь (это тавги, тидирисы, баи). Б.О. Долгих на основе многолетних исследований предполагал, «что эвенки (тунгусы) жили на севере (в районе Турухана, Таймыра) раньше самоедов. Ущербу территория самоедоязычных племен к XVII в. подвергалась только на юге, где их теснили кеты и позже тюр¬ки. Наоборот, на севере они сами поглощали как эвенков (на востоке), так и угров (хантов) на западе, на низовьях Оби» [10, 83-84]. Это утверждение доказывается и этногенезом энцев, и связанной с ним статистикой: если для лесных (южных) энцев соотношение южносибирского компонента к аборигенному, арктическому, составляет 98 к 2, то для тундровых (северных) энцев это соотношение определяется как 45 к 33 (плюс 22 процента – это ненецкие, селькупские и пр. компоненты). Поэтому, например, занос энцами одной-двух блях с Китоврасом без специального значка (аналога, в частности, иркутскому диску) не с запада на восток, а с востока на запад, от тунгусов, более вероятен. Это подкрепляется и тем фактом, что ещё до прихода энцев к Енисею, среди эвенков (тунгусов) уже проходили миграционные процессы север-юг и юг-север, благодаря которым, видимо, несколько крупных блях и ушли с Таймыра к верховьям Ангары и Киренги, к Байкалу. Точно так же достоверен для историков факт, что ещё задолго до того, как энцы, теснимые более многочисленными и воинственными ненцами, перешли Енисей и двинулись вглубь Таймыра, тунгусские племена уже вышли к Ледовитому океану между устьями Хатанги и Анабара, разъединив нганасан и юкагиров, а юкагиры уже несли часть бронзовых амулетов в сторону Колымы.
Интересно в этой связи добавить ещё несколько научных фактов. Лингвисты и археологи утверждают, что семья близкородственных юкагироязычных народов сложилась на очень неоднородной этнической основе палеоазиатских и древнеуральских племён, населявших Северо-Восточную Азию. Мало того, 7 тысяч лет назад предки юкагиров и самодийцев (ненцев, энцев) обитали в одном ареале в районе Саян и испытали влияние уральской языковой группы. О былом урало-юкагирском единстве свидетельствуют и антропологические данные: генетики, исследовав образцы митохондриальных ДНК, установили, что юкагиры по ряду признаков попадают в самый центр уральских групп (манси, ненцы, ханты), но по отношению к ним имеют наиболее выраженный монголоидный комплекс. В то же время, часть предков юкагиров уже участвовала в реколонизации Сибирской Арктики после окончания ледникового периода 8.150 лет назад, а вот древние тунгусы (предки эвенов, эвенков) пришли сюда значительно позже [16; 17, 148, 150].
Всё это позволяет учёным говорить о том, что одну из последних волн уралоязычной культуры в Северо-Восточной Азии (в раннем железном веке Якутии – с V в. до н.э. по V в. н.э.) существовавшую «праюкагирскую общность» точнее было бы называть «пранганасано-юкагирской общностью» [17, 147–155]. В пределах енисейско-ленского арктического побережья нганасаны представляли собой западное, а юкагиры – восточное крыло пранганасано-юкагирского ареала.
Уже к V в. н.э. продвигающиеся с юга вниз по Енисею кеты создали так называемый «клин», разделивший предков самодийцев и юкагиров, которые позже пришли на Таймыр в разное время, огибая центрально-енисейскую зону слева и справа [18, 99-135 и др.; см. также 17, 150]. Соответственно, в разное время и в разной степени они повлияли и на формирование физического типа и языка нганасан к XVI в.
Археологи приходят к выводу, что на пранганасанско-юкагирскую общность на востоке и на западе было оказано неоднородное влияние: с одной стороны в этногенезе нганасан в IX-XII вв. не последнюю роль сыграли энцы в лице вожпайской культуры, с другой стороны в IX-XIV вв. начинается процесс смешения юкагиров с соседними племенами и народами от Енисея до Анадыря. Эти довольно поздние ассимилятивные процессы завершились, в конечном счёте, разъединением нганасан и юкагиров и привели к их современным этническим различиям [17, 147-155]. Получается, что нганасаны и юкагиры были основательно разъединены дважды – и на уровне предков (III-V вв.), и тысячелетие спустя (в конце XVI – начале XVII вв.).
Итак, относительно проблемы Китоврасов мы можем сделать вывод: ни самодийцы, ни юкагиры принести крылатого кентавра с юга не могли, оставить в Западной Сибири (энцы, ненцы) – тоже. Следовательно, и те, и другие обнаружили бронзовых Китоврасов уже на территории Таймыра, в период с XII по XVI вв. Возможно, эти бронзовые диски к тому моменту уже были найдены здесь раньше аборигенным населением – так называемым «арктическим компонентом» (сииртя, сихиртя, сюпся). Это вносит уже достаточную конкретику для решения проблемы периодизации распространения Китоврасов на Севере.
С приходом русских в конце XVI – начале XVII века в Западную и Восточную Сибирь, здесь возникают и очаги бронзолитейного и железоделательного производства. Как это могло быть связано с изготовлением и распространением Китоврасов, мы и рассмотрим в следующей статье.

Источники:

  1. Окладников А.П. Бронзовое зеркало с изображением кентавра, найденное на острове Фаддея // Советская археология, XIII, 1950, с. 169, рис. 18.
  2. Овсянников О.В. Новые памятники «звериного стиля» в Большеземельской тундре // Славяне и финно-угры: археология, история, культура: Докл. рос.-финлянд. симп. по вопросам археологии / Под ред. А.Н. Кирпичникова и др. - СПб.: Дмитрий Буланин, 1997, с. 92-99.
  3. Веселовский А.Н. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине. СПб, 1872. С. 212; 3б. Переизд.: Веселовский А.Н. Роман и повесть. Собр. соч. Т. 8, вып. 1. Изд. ОРЯС РАН, Пг, 1921. С. 245.
  4. Полное собрание русских летописей (далее ПСРЛ). Т. XLIII. Новгородская летопись по списку П.П. Дубровского. / Подгот. текста О.Л. Новиковой; подгот. приложения В.И. Легких и И.В. Федоровой. – М.: Языки славянской культуры, 2004. – 368 с.
  5. Герберштейн С. Записки о московитских делах. / Россия XV-XVII вв. глазами иностранцев. Подг. текстов, вступ. ст. и комм. Ю.А. Лимонова. Л: Лениздат, 1986. С. 31-150.
  6. Плигузов А.И. Текст-кентавр о сибирских самоедах. – М.; Ньютонвиль: Археографический Центр, 1993. – 160 с.
  7. Долгих Б.О. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII в. Труды Ин-ститута этнографии им. Н.Н. Миклухо-Маклая АН СССР, Новая серия, т. LV, М., 1960.
  8. Историко-этнографический атлас Сибири. Под ред. М.Г. Левина и Л.П. Потапова. АН СССР, ин-т этнографии им. Н.Н. Миклухо-Маклая. Изд-во АН СССР. М.-Л.: 1961, с. 7 (карта «Расселение народов Сибири в XVII в.»).
  9. Для дополнения нашей карты-схемы использованы также данные и рисунки из: Jochelson W. The koryak. Religion and myths / The Jesup North Pacific Expedition. Memoir of the American Museum of Natural History. Ed. by F. Boas. Volume VI. part I. New York, 1905; Jochelson W. The Yukaghir and the Yukaghirized Tungus / The Jesup North Pacific Expedition. Memoir of the American Museum of Natural History. Ed. by F. Boas. Volume IX, part I. New York, 1910.
  10. Долгих Б.О. Расселение народов Сибири в XVII веке. Советская этнография, изд. АН СССР, М.-Л., 1952, № 3. С. 76-85.
  11. Долгих Б.О. Рец.: А.А. Попов. Нганасаны, вып. I, Материальная культура, АН СССР. Труды Института этнографии им. Н.Н. Миклухо-Маклая. Новая серия, т. III, М.-Л., 1948, 122 стр.+ 36 табл. иллюстраций. // Советская этнография, изд. АН СССР, М.-Л., 1949, № 2, с. 219-226.
  12. Отдел антропологии Американского музея натуральной истории (AMNH, USA), фото № 1606, 1624-1625, предметы кат. № 70/8362 и 70/5190.
  13. Отдел антропологии Американского музея натуральной истории (AMNH, USA), кат. № 70/5210. За предоставление фотографий выражаем персональную благодарность сотрудникам музея: хранителю коллекции Азиатской Этнологии Л. Кендаллу (Dr. Laurel Kendall, Curator of Asian Ethnology) и системному менеджеру Б. Ландуа (Barry Landua, systems Manager/Manager of Digital Imaging).
  14. Национальный музей республики Коми, КП-1725/2. См. также: Чернов Г.А. Археологические находки в восточной части Большеземельской тундры // Советская археология, XV, 1951. С. 308-324.
  15. Овсянников О.В., Ясински М.Э. Пустозерск. Русский город в Арктике. – СПб: Петербургское Востоковедение, 2003. – 400 с.
  16. Володько Н.В. Анализ изменчивости митохондриальных ДНК юкагиров - коренных жителей полярной Сибири. Автореферат дисс. на соискание уч. Степени кандидата биологических наук. Новосибирск, 2009. См. также одноим. дисс. на соискание уч. степени к.б.н. по спец 03.00.15 – генетика. Новосибирск, 2009.
  17. Степанов А.Д. Юкагирская проблема в изучении ымыяхтахской культуры и эпохи ранних металлов Якутии // Этносы Сибири. Прошлое. Настоящее. Будущее. Мат. междунар. научно-практической конф. В 2-х ч. Ч. 1. Отв. ред. Н.П. Макаров. Красмноярск, 11-13 ноября 2004. Красноярск: Красноярский краевой краеведческий музей, 2004. – 198 с.
  18. Хлобыстин Л.П. Древняя история Таймырского Заполярья и вопросы формирования культур Севера Евразии. СПб, 1998. – 340 с.

Использованы изображения музейных предметов:

КГБУК Красноярский Краевой Краеведческий Музей (№1636/1, 1531/1); КГБУК «Таймырский краеведческий музей», Дудинка (НВФ 6547-4, ГИК 4004); частный музей О.Р. Крашевского (Таймыр); ГУК Музей истории Бурятии им. М.Н.Хангалова; ГАУК Тюменской области «Музейный комплекс им. И.Я. Словцова (ОФ 5311-13, ОФ 5311-2, ОФ 5311-15, ДИ-138 ТМИИ КП-5662); American Museum of Natural History (AMNH, USA), Американский музей естественной истории (Американский музей естествознания), Отдел антропологии кат. № 70/5190, 70/8362, 70/5210; ГБУК «Историко-культурный и ландшафтный музей-заповедник «Пустозёрск», г. Нарьян-Мар (КП-252-5, КП-57); ГАУК ТО «Тобольский государственный историко-архитектурный музей-заповедник» (ТМ-17587); ГБУ ЯНАО «Ямало-Ненецкий окружной музейно-выставочный комплекс им. И.С. Шемановского», г. Салехард (ЯНМ 1116/5, ЯНМ-101, ЯНМ-1116/2, ЯНМ 1120/6); ГАУК Иркутский областной краеведческий музей (ВС 4332/10); МБУК Эвенкийский краеведческий музей (ОФ 1264); МБУ Музей истории и этнографии, г. Югорск (архив Малозёмовой О.В.); ГБУК Воронежский областной краеведческий музей (1502/32); Государственный Исторический Музей (ГИМ 95358, ММ 16891, КП 10677). Выражаем признательность всем музеям, предоставившим фотоснимки артефактов.

Любое цитирование данного материала должно содержать в себе ссылку на первоисточник.

Авторизация